Дендрофобия - Страница 147

147

– Неужели это так плохо?

– Это очень плохо! И даже вредно. Вот сейчас в России насаждают хвалёный американский оптимизм, когда принято постоянно улыбаться, даже если всё хреново. Говорят, помогает. Американцам помогает, видимо, а у русских опять какая-то лажа получается. Потому что если ты сидишь с голой жопой и босыми ногами в нетопленной лачуге, то не улыбаться надо и твердить «у мине всё о’кей», а всеми лапками работать, чтобы вылезти из этой разрухи. Надо быть оптимистом, особенно в нашей стране, надо! Но опять же только для себя, ликовать в душе, а окружающим необязательно это показывать. И даже не нужно разбазаривать свою радость. А наш человек и тут на публику играет: скалиться везде, гогочет, хихикает и периодически недоумевает, когда же улучшения произойдут. На придурка больше похож, чем на оптимиста. Доводит себя до нервного срыва этим несоответствием весёлых эмоций и удручающей реальности. В итоге или в петлю лезет, или пошло спивается. Толку от такого «оптимизма» – ноль, и даже в минус уходит. Потому что организм свой не обманешь. Он-то чувствует, что жрать охота, холодно ему, а денег на еду и нормальную одежду нет, глаза видят, что живёт человек в нищете, уши слышат, как пьяные соседи на кухне орут о своей духовности. И никуда это не денется, даже если он себе челюсть в улыбке вывихнет. А знаете, где всегда весело?

– В сумасшедшем доме, наверно.

– Правильно. Там как зайдутся с утра в хохоте, так до вечера и ржут, пока успокоительный укол не влепят. Или затрещину, чтоб дорогие лекарства не расходовать. Обратите внимание, какая сейчас изощрённая манипуляция людьми идёт. Им говорят: вы сами виноваты, что живёте плохо – мало улыбаетесь. Улыбайтесь чаще и шире, по возможности вообще пасть не закрывайте – мало ли приз туда какой влетит. И что будет? Экономика восстановится, асфальт сам на дорогах вырастет, страна станет пригодной для жизни? Нет. Не нужна никому эта страна для жизни – только для подвига. Больше платить станут? Не станут. Мужьям не платят – жёны виноваты: «Почему не хвалите своих мужиков, повышайте им самооценку». Одна баба похвалила мужа, когда он без работы остался, он её одним ударом убил: «Издеваться вздумала, сука». Какой смысл говорить обворованному мужику, что он – самый лучший? Он ведь не такой уж и дурак, он прекрасно понимает, в какой жопе оказался. У нас ничего нет для себя – всё на публику, всё на экспорт. Личная жизнь даже у многих звёзд политики и эстрады нынче выставлена на показ. Личная! Которая только для себя должна быть, а иначе её личной уже никак назвать нельзя. Русских людей всюду можно узнать по демонстративному поведению, даже за бугром. Выделываются, выёпываются, достать могут практически любого своим подростковым выпендрёжем, и краем глаза косят, как испуганная лошадь: заметили ли, оценили меня. И всегда их радует, если им завидуют, боятся или восхищаются. Зависть, страх и восхищение – мечта каждого получить их побольше. Мы даже в Бога не можем верить по этой причине, потому что верить можно только для себя, а у нас опять демонстрация, кто круче верует. Я помню, у прабабки моей в красном углу висела маленькая такая лампадка на цепочках: фитиль на деревянном масле чуть теплится, мерцает. Огонёчек ма-ахонький такой, искорка! Не огонь даже, а ребёнок огня. Я удивлялся, почему он никогда не гаснет. Один раз спросил, нельзя ли сделать огонь сильнее? И старуха моя мудрая объяснила, что сильный огонь разводить нельзя – икону повредит. А эта искорка и символизирует, собственно, саму веру. Главное, чтоб она была, теплилась в сердце, а яркая или большая – не важно. Это как пульс – пусть слабый, но он есть. Значит, жив человек. Веру нельзя демонстрировать и измерять. Нельзя! Это ж не туфли модные. Да и соблазн у многих появится загасить её или украсть – это же ценность, на самом деле, которой у многих нет. По-настоящему верующие люди не нуждаются в оценке их веры. Они верят очень тихо и радуются только для себя, что у них в душе теплится эта маленькая искорка, что им удаётся её сохранять, не смотря ни на что. Поколение наших бабок умело так верить, поэтому они и выжили в двадцатом веке, который метелил и истреблял их нещадно. Сейчас так никто не умеет. Сейчас только соревнование идёт, у кого крест дороже да махи руками шире, когда крестятся. Типа, удавись с зависти, какие мы офигенные, как мы охренительно молимся, чтоб в соседнем колхозе видать было. Ничего нет горше для таких «верующих», ежели хоть кто-то их религиозных потуг не заметил.

– А Вы верите в Бога?

– А не скажу. И Вас спрашивать об этом не стану. Не нужно об этом никому говорить… Мэр тут наш плакался: молюсь, говорит, каждую неделю за благополучие города и народа, а ни одна сволочь не догадывается, как у меня душа болит, за народ-то. По субботам ездит в храм районный, по полдня там торчит, как памятник всем скорбящим. Очень по-русски: развалить экономику города, разворовать муниципальный бюджет и… молиться! Я по грубости своей ляпнул, что он, видимо, на тот счёт молится, чтоб прокуратура за яйца не взяла за его «душевные терзания токмо о народе ради». Ох, он обиделся, чуть не разревелся: не понимаешь ты, говорит, тонких вибраций нашей широкой и загадочной души. Тьфу! Вот баба-то в мужском обличии…

– Я мэра здешнего так и не видела.

– Его трудно увидеть – он редко в своём городе бывает.

– Почему?

– А чего делать охочим до комфорта мэрам в неприспособленном для жизни селении?

– Разве это не работа Администрации: делать вверенный им населённый пункт пригодным для жизни?

– Не знаю. Но думаю, если Вы им это скажите, они очень удивятся. Я Вас заговорил. Ваш муж не спохватится, что жена в милицию ушла и след простыл?

147