Дендрофобия - Страница 38

Возникло чувство, что мы занимаемся пустой тратой сил и времени.

– Зря всё-таки столько древесины пожгли да на свалку вывезли, – вздохнула заведующая детским садом Варвара, зализывая мозоли на ладонях. – Если бы были мужики с руками, можно было бы такую хорошую детскую площадку сделать! Из спилов можно было выложить дорожки, скамеечки сделать.

– Да брось ты убиваться-то, – успокоила её Маргарита. – Эти скамеечки максимум неделю простоят, а потом их удаль молодецкая в щепки раскрошит. У нас же молодняк ни учиться, ни работать, ни в армии служить не может. А как найдётся что сломать, то уж тут пощады не жди. Вон Вадька Дрыгунов выхлопотал где-то себе инвалидность, чтобы в армии не служить, а тут на днях в кутузку загремел за то, что в Питере участвовал в разгроме стадиона после футбольного матча. Теперь с такой гордостью всем рассказывает, как он самолично несколько скамеек на стадионе раздолбал в щепки! И ведь ладно бы украли, чтобы на своём садовом участке поставить, так ведь раскрошат в опилки – ни себе, ни людям. Вот как у молодцев нынче руки от безделья-то чешутся. Раньше парни с пятнадцати лет работать начинали, а сейчас их мамы до сорока лет за ручку водят. Э-хе-хе… А чего же ты только сейчас спохватилась? Надо было раньше думать.

– Я давно нашему Арнольд Тимофеичу говорила! Он меня уже видеть не может: как заметит, что я иду, так на всех парусах мимо меня проскакивает. Говорит, что я все нервы ему вымотала со своей детской площадкой. Да что мне площадка! Мне бы забор вокруг детсада поставить, а то кругом пиломатериалы валяются, а у детского сада забора как не было, так и нет. Но мэр и слышать ничего не хочет.

Так за разговорами и шутками мы не заметили, как наступил вечер, и все поспешили домой, потому что надо было успеть отмыться до отключения горячей воды и света. Хорошо вот так устать, чтобы крепко уснуть и видеть хорошие сны. И приснился мне очень красивый и странный сон, будто наш город стал таким ухоженным и уютным, что и на словах не описать! Повсюду стоят аккуратные дома, как игрушки, похожие на здания с гравюр Бенжамена Патерсена, и всё это неповторимое своеобразие и очарование обрамлено опрятными и ухоженными садами и парками. Мне часто такие сны снятся. Потому что наяву в моём городе ничего не обустраивается уже лет тридцать. И в этих снах всё такое выразительное и добротное, что даже петь хочется! Ни покосившихся сараев, ни куч мусора, ничто и никто нигде не валяется, дурным голосом не ругается, и так красиво, так солнечно кругом! И вот иду я среди этой красоты, вдруг смотрю под ноги, а там – не передать словами! – вся дорога вымощена фигурной брусчаткой. Дорога эта приводит меня на набережную, потому что вдруг выясняется, что мой город расположился на берегу моря. Но не холодного и свинцового, а плещется у самых моих ног тёплая волна небесного цвета.

– А как же это так? – растерянно спрашиваю я деда Рожнова, который задумчиво смотрит вдаль бескрайнего царства воды.

– Так экологи же предсказывали потепление. Вот, Петербург утонул, а море продвинулось вглубь материка.

– Как утонул?!

– Да так, как и обещали: по самый шпиль Петропавловки.

– Как?! Мой Петербург! Да как же я без него? Не хочу я моря, верните мне Петербург! – начинаю рыдать я от ужаса и тут же просыпаюсь с вопросом: – Где море?

– Хватит спать! – звенят на сумасшедшем лету стрижи, проносящиеся с бешеной скоростью мимо окон.

* * *

В воскресенье мы решили посадить цветы у подъездов. Вскопали залёгшую за зиму землю, сделали клумбы – долго ли умеючи. И началось чистое творчество. Самое замечательное, что к нам примкнула Юлька из первого подъезда: прямо-таки загорелась создать клумбу у себя под окнами. Замечательно потому, что Юлькино участие в таком деле гарантировало нам, что наш труд не будет вытоптан или ещё как-то уничтожен согражданами, которые принципиально не признают даже намёков на культуру бытия.

Юлькин старший брат недавно вернулся из тюряги. Он там бывал уже бессчётное количество раз, а теперь маялся, как бы снова туда попасть на казённый счёт. Ему там нравится. Там есть тюремный двор, где можно бесцельно слоняться с деловым видом среди себе подобных. А ещё – кинотеатр, какого нет даже в нашем городе, хотя и был когда-то. К тому же, на воле надо работать, а с его биографией трудоустроиться нереально. Да он и сам как-то не очень-то тяготеет к труду, как гуманитарий не предрасположен к точным наукам. Из-за этого обстоятельства семнадцатилетнюю Юльку боится даже самая оголтелая местная шпана. Её угроза «я вот своему брательнику пожалуюсь!» звучит для многих страшнее смертного приговора, тем более что «брательник» совершенно не боится и не пытается избежать тюрьмы, а как раз ищет повод снова туда загреметь. Причём надолго.

И всё же Марина кое-где воткнула таблички на палочках «Не ломать!». Вадька Дрыгунов долго эти таблички рассматривал, топтался на месте, словно о чём-то раздумывал, а потом спросил Маринку:

– А чё вы мне сделаете-то, если я тут всё раскурочу?

– Ничего. А чего с тобой надо сделать-то? Эта табличка не для того, что тебе могут, как ты говоришь, что-то сделать, а потому что с цветами-то красивее клумба. Ты как думаешь?

– Закатай ты ему промеж глаз, – посоветовал Юлькин брат, куривший из своего окна на первом этаже. – Могу даже кастет дать для такого дела. Или вон камень возьми. Он только такой язык и понимает, а она тут бисер перед поросем мечет, дура…

– А Ма-рин-ка ду-у-ура! А Ма-рин-ка ду-у-ура! – заорал вдруг тридцатилетний Вадька, как обычно дразнят друг друга очень маленькие дети, и побежал куда-то в сторону, идиотски оглядываясь назад, как будто кто-то собирался за ним гнаться.